Я часто не верю, что будет зима, когда душной ночью лежу на полу
И мажу сгоревшую спину кефиром — глупый Фома без креста и квартиры, — мне даже не верится, что я живу.
И мажу сгоревшую спину кефиром — глупый Фома без креста и квартиры, — мне даже не верится, что я живу.

Я часто не верю, что на небесах нашей любовью архангелы правят.
Ты молча уйдешь, я останусь один — несвежий покойник на похоронах, не в силах обряд этот чем-то исправить.
Ты молча уйдешь, я останусь один — несвежий покойник на похоронах, не в силах обряд этот чем-то исправить.

Жизнь наша — поле ряженых мин, я брел по нему, я метался на нем.
И, видя, как клочьями рвется мой друг, я верю с трудом в очищение огнем и часто не верю в пожатие рук.
И, видя, как клочьями рвется мой друг, я верю с трудом в очищение огнем и часто не верю в пожатие рук.

Я часто не верю Большому Себе, когда замираю личинкою малой
Под пыльным стеклом в летаргическом сне, я часто не верю в слова одеяла о том, что еще мы с тобой на коне.
Под пыльным стеклом в летаргическом сне, я часто не верю в слова одеяла о том, что еще мы с тобой на коне.

Распухшая ночь сдавила виски, на лике ее фонари оцветают.
Я шабашу на кухне в дырявом трико, под тяжестью слов волоса облетают… как хочется верить в свое ремесло.
Я шабашу на кухне в дырявом трико, под тяжестью слов волоса облетают… как хочется верить в свое ремесло.