Заболело сердце у меня среди поля чистого,
Расседлаю своего коня буйного да быстрого.
Золотую гриву расчешу ласковыми гребнями,
Воздухом одним с тобой дышу, друг ты мой серебряный.

Облака над речкою клубят, помню, в день гороховый
Из-под кобылицы взял тебя жеребёнком крохотным.
Норовил за палец укусить, всё козлил да взбрыкивал.
Понял я тогда: друзьями быть нам с тобою выпало.

И с тех пор стало тесно мне в доме моём, и в весёлую ночь, и задумчивым днём,
И с тех пор стали мне так нужны облака, стали зорче глаза, стала твёрже рука.
Не по дням ты рос, а по часам, ворожён цыганкою.
Стала молоком тебе роса, стала степь полянкою.

Помню, как набегаешься всласть да гулять замаешься,
Скачешь, как чумной, на коновязь да в пыли валяешься.
Ну, а дед мой седой усмехался в усы, всё кричал:
«Вот шальной! Весь в отца, сукин сын!

Тот был тоже мастак уходить от погонь,
От ушей до хвоста весь горел, только тронь!»
Никого к себе не подпускал даже с белым сахаром.
Мамку раз до смерти напугал, охала да ахала:

«Ой, смотри, сыночек, пропадёшь, с кручи дурнем сброшенный!»
Только знал я, что не подведёшь ты меня, хороший мой!
Так что, милый, скачи да людей позови,
Что-то обруч стальной сильно сердце сдавил!

Ну, а будет напрасным далёкий твой путь,
Ты себя сбереги да меня не забудь!
Заболело сердце у меня среди поля чистого,
Расседлаю своего коня буйного да быстрого.

Золотую гриву расчешу ласковыми гребнями,
Воздухом одним с тобой дышу, друг ты мой серебряный.
Золотую гриву расчешу ласковыми гребнями,
Воздухом одним с тобой дышу, друг ты мой серебряный.