Ах, как хлеб стоял,
Раболепствуя,
Перед ветром, рвущим колосья ржи.
Озерцо цвело,

И лицом в село
Я уткнулся возле сырой межи.
Где-то конь заржал,
Поплыла баржа

По реке, что от мамки в пяти верстах.
А я на той барже
Был тогда блажен,
Да и жизнь была, как цветок, проста.

Но разросся куст,
Ягода в соку —
Потекла через пальцы чужим вином.
Бессеребреник,

По поребрикам
Я в обнимку ходил со своей виной.
Город гнал в листву,
Барабанов стук

Отзывался жалейкой в груди легко,
Свежим воздухом,
Ливнем, грозами
И дурманом навозным, и молоком.

Шинелькой серою
С Надеждой, Верою
Мы укрывались летним сном.
Хватало неба нам,

Любови не было —
Она крутила не со мной.
И как-то просто так
Вдруг стали взрослыми,

А старики нашли заветный ключ
В поля печальные,
Куда отчаянно
Я каждой осенью стремлюсь.

Канитель моя
В грандотель «Хайат»
Покатилась клубком под Витька баян.
Раскачалась высь,

Закричала выпь,
И очнулся я в белой палате пьян.
Санитар-«качок»,
Раззудись плечо,

И сестричка — с ума от неё сойти.
И пуста уха,
И черёмуха
Мне шептала в окно: «Это сердца тиф».

А я и знать не знал,
Что это добрый знак,
И зарывался глубже в снег
Прохладной простыни.

На сердце оспины,
Хотелось спрятаться от всех.
А я и знать не знал,
Что это добрый знак,

И всё смотрел на купола
Златоголовые.
Чума еловая
Меня опять к себе звала.

Ел укромно я
Всё скоромное
И хоромов не знал, и душил свой смех,
Но прицепной вагон,

Как со дна багор,
Подхватил, потащил мою душу вверх.
И полез кормить
Перелесками

Малых пташек и зайцев, как дед Мазай.
И на меня опять
Сошла благодать,
И опять заблестели мои глаза.

И снова серою
Шинелькой с Верою
Мы укрываемся в ночи.
Надежда-молодость,

Нам с ней не холодно.
Любовь на выселках кричит.
Пусть подождёт та дверь,
Куда уйду навек,

Однажды взяв заветный ключ
В поля печальные,
Куда отчаянно
Теперь я больше не стремлюсь.

Пусть подождёт та дверь,
Куда уйду навек,
Однажды взяв заветный ключ
В поля печальные,

Куда отчаянно
Отныне больше не стремлюсь.