Улицы, проспекты, бульвары, переулки,
Зимние морозы и летняя жара.
Никогда до дома не доносил я булки,
Когда ее горяченькую брал.
Никогда до дома не доносил я булки,
Когда ее горяченькую брал.
Десять лет от роду, и вся жизнь до неба,
И всего два пуда в школе на весах.
Мама говорила: «Дуй, сынок, за хлебом».
И я дул, как ветер в паруса.

Городская семь копеек, и шестнадцать круглый хлеб.
То деревья зеленеют, то поземка на земле.
За одиннадцать калачик, и батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
За одиннадцать калачик, и батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
Чуть поддатый дядька разгрузил машину,
Чинно соблюдает очередь закон.
Вся страна недавно сухари сушила,
И редкий фраер лезет на рожон.

А я стою, считаю ловко, воровским своим умом:
Городская с газировкой — получилось эскимо.
На пломбир за 28 за всю жизнь не собрать,
Батя выпорет, не спросит, как пить дать.
На пломбир за 28 за всю жизнь не собрать,
Батька выпорет, не спросит, как пить дать.
Толстую соседку, будто понарошку,
Офицерик летный возле кассы жмет.
Жмут мои монетки потные ладошки,
И цифрами стреляет пулемет.

А кто не видел, тот не вломит слово гадское «нельзя».
На батоне сэкономил и конфет кавказских взял.
Есть, конечно, повкуснее, только ближе пацанам,
Те, что рубль пятьдесят за килограмм.
Есть конфеты повкуснее, только ближе пацанам,
Те, что рубль пятьдесят за килограмм.
Ерзая на стуле, будто в нем иголки,
Дядя Жорик с места вечер не встает.
Пас отдал Рагулин, Толя Фирсов щелкнул —
И Дзурилла шайбу достает.

А городская семь копеек, и шестнадцать круглый хлеб.
То деревья зеленеют, то поземка на земле.
За одиннадцать калачик, и батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
За одиннадцать калачик, и батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.